В нашем мире — испорченном грехом,
глубоко несовершенном —
немало есть страшного и тяжелого. Но, без сомнения,
самое страшное — это бояться. А самое тяжелое — жалеть
себя.
В нашем мире — испорченном грехом, глубоко несовершенном
— немало есть страшного и тяжелого. Но, без сомнения, самое
страшное — это бояться. А самое тяжелое — жалеть
себя.
Человек боится многого. В том числе и того, что еще не случилось,
но должно. Или — теоретически может. Или — с кем-то
бывало. Этот страх изводит, мучает душу, опустошает ее. И главное
— изобличает в полном отсутствии доверия Богу. Более того
— утверждает в этом недоверии. И, может быть, ничего
подобного с человеком не произойдет, а он уже весь извелся, уже
«пережил» все, и нервные клетки безвозвратно потерял, и волосы
седые приобрел. А может, и наоборот. «Чего страшится нечестивый, то
и постигнет его»,— утверждает мудрый Приточник (Притч. 10,
24). А в народе об этом же чуть иначе говорят: «Страх беду
притягивает».
Какой смысл бояться, когда нужно просто готовиться — к тем
испытаниям, которые могут нас встретить, к тем скорбям, которым,
возможно, суждено нас постигнуть, к тем опасностям, которыми полна
жизнь? Никакого. Страх тут отнюдь не помощник, а только помеха.
Равно помеха он и тогда, когда случилось что-то, страха на самом
деле достойное. Потому что парализует он волю и помрачает рассудок,
когда они особенно нужны: первая — сильная, второй —
ясный и трезвый. В ситуациях чрезвычайных не до страха должно быть
— собраться надо, к Богу ум возвести, прося помощи и
вразумления, и делать, чего обстоятельства потребуют, без смятения
и дрожи. Только так и можно выйти из воды сухим, не иначе. Паника
же по действию своему убийственна. Ведь не просто так паникеров на
войне расстреливали — источник угрозы таким образом
устраняли. По отношению к самому паникеру жестоко, конечно. А вот
по отношению к прочим — гуманно.
Даже если находится человек перед лицом неминуемой смерти — и
тогда что проку в страхе? Он тогда как нож, который тебе вонзили в
сердце, а ты в него вцепился и повернуть пытаешься, еще глубже его
в себя погружая. Я помню, уже давно мне попались как-то снятые
чеченскими боевиками кадры, на которых они казнили русских солдат
— просто перерезали горло, как мясники. Нет — не
просто, а со смехом и шутками. И один за другим наши ребята
принимали смерть — молча, без звука, без стона даже. Только
один вдруг отдался до конца ужасу происходящего и закричал: «Да вы
что?! Вы же не всерьез, правда? Ну, скажите, что не всерьез!». Его
тоже убили, но с особым цинизмом и особой жестокостью… Кто
посмеет его осудить? Никто, наверное. Особенно из тех, кто смерти в
глаза смотрел. Но вот только…. Только когда он впустил в
себя это разлагающее душу чувство, отдался ему до конца, оно одно
уничтожило его еще раньше, чем коснулся горла нож, удесятерило его
страдания.
Излишен и вреден страх и после пережитого — страх как
воспоминание, как постоянный возврат к тому, что надо было бы
оставить позади и забыть. А скольких он убивает: превращает в
неврастеников, лишает сна, доводит до инфаркта?
Страх, с которым человек не борется, которому он отдается,
превращает его в жертву, а с этим ощущением трудно, почти
невозможно жить. И умирать — тоже трудно, даже еще трудней.
Поэтому я и говорю, что самое страшное — бояться.
А жалость к себе… Как бы ни было тяжело, пока мы держимся,
не поддаемся малодушию и унынию, мы словно крепость —
осажденная, но не взятая неприятелем. Но стоит начать себя жалеть,
и пали главные ворота, и город наполнился врагами. То же самое
ощущение — ты жертва. Тебе плохо, хуже всех, к тебе
несправедлив и более того — враждебен целый мир, никто не
понимает и не любит тебя, никто не сострадает. Все ужасно. Что там
говорит преподобный Исаак о необходимости вспоминать, находясь в
искушении, тех, кому еще хуже? Да нет никого, кому было бы хуже.
Может, у них, у этих людей, и обстоятельства более трудные, и
болезни не в пример тяжелее, и враги пострашней моих, но мука-то
душевная моя куда сильней. А главное — это же внутренние
страдания…
Жалость к себе лишает сил, лишает способности здравого рассуждения,
словно в западне удерживает человека. И так же, как и страх,
соделывает чуждым Богу. Потому что и она — то же недоверие к
Творцу, доходящее подчас до ропота на Него.
Но вот вопрос: можно ли не бояться, когда страшно? И можно ли не
жалеть себя, когда трудно? Можно на самом деле. И не только
совершенный человек, не только святой на это способен.
Просто когда происходит что-то, по-настоящему страшное, вспомни,
какое страдание и какой вред причинишь себе, страху поддавшись,
и… пожалей себя — не бойся.
А когда случается что-то по-настоящему трудное, драматичное,
задумайся о том, как тяжело себя жалеть, и… испугайся этой
жалости, прогони ее.
А еще лучше — учись чувствовать себя всегда — как и
есть — в руках любящего, милосердного, все знающего и все
могущего Бога. И места ни для страха, ни для саможаления в сердце
не найдется. Потому что полно оно будет — надеждой.
Игумен Нектарий (Морозов)
18 октября 2012 года